1 year ago
50
Фото: EPA 1.
У каждой войны есть и своя словесность. Батальная литература сопровождает всю культуру, но в каждую эпоху она значит разное и всегда запаздывает. Если генералы, как говорит расхожая мудрость, всегда сражаются в предыдущую войну, то и писатели отстают от своего времени. Во всяком случае, для моего поколения самой важной батальной прозой была та, что написана не о Второй, а о Первой мировой войне: «Прощай, оружие» Хемингуэя и «На западном фронте без перемен» Ремарка.
Сегодня тот урок бесконечно кровожадной и столь же бессмысленной войны опять актуален. Кажется глубоко символичным, что как раз в эти дни «Нетфликс» показал премьеру немецкой экранизации «На западном фронте без перемен». Эта третья попытка воссоздать на экране знаменитую книгу, как и первые две, рассказывает о глупости, подлости, абсурдности войны, которая тоже никого не сделала счастливым. При этом новая экранизация не следует книге и не соревнуется с ней. Она всего лишь иллюстрирует главный вывод Ремарка. Война ничего не решает и никого не оправдывает, она преступна и напрасна. Именно поэтому ее больше не должно быть. Изображенные Ремарком заклятые враги — немцы и французы — стали не просто союзниками, а земляками, жителями объединенной Европы. Но, как показывают сводки с фронтов, этот урок годился не для тех, которым еще предстоит убедиться: война — безжалостный и непоправимый анахронизм. Этот сюжет — задание на дом и для отечественной словесности. Пока лучше всех с ним справляются поэты.
Все знают и часто повторяют слова немецкого философа Теодора Адорно про стихи после Освенцима. Но чтобы лучше понять эту цитату, ее следует расширить и прочесть в контексте. Знаменитое высказывание Адорно встречается в самом конце головоломного эссе 1951 года под названием «Критика культуры и общества». Вот как звучит этот отрывок:
«Даже предельное осознание злого рока грозит выродиться в болтовню. Критика культуры обнаруживает себя на последней стадии диалектики культуры и варварства: писать стихи после Освенцима — варварство, и это подтачивает и само осознание того, почему сегодня невозможно писать стихи».
Парадоксальность этого высказывания очевидна. „
Никакие трагедии и войны не мешали писать стихи. Скорее наоборот: именно исторические катаклизмы порождали новую поэзию.
Так, в английской литературной истории есть три пика: елизаветинский золотой век с Шекспиром, «озерные романтики» во главе с Вордсвортом и стихи времен Первой мировой войны, творчество так называемых «окопных поэтов»: Уилфреда Оуэна, Роберта Грейвса, Зигфрида Сассуна. Именно опыт тех страшных лет привел к явлению новой поэтики, которая кардинально разошлась с предыдущей словесностью. Окопная правда похоронила всё романтическое и героическое прежней традиции. Сам Сассун называл свои стихи «трактатами против войны». Если старая культура с ее патриотическим пафосом и рыцарским идеалом привела к мировой бойне, то адекватная войне поэзия, повторяя слово Адорно, должна стать «варварской». Какой она и оказалась под пером футуристов и дадаистов.
2.
Неудивительно, что наиболее удачным ответом русской словесности на сегодняшний катаклизм стала самая новая поэзия. Поэты были первыми, кто попытался осмыслить этот опыт и найти ему выражение в эстетически оформленных высказываниях. Во времена интернета и социальных сетей стихи мгновенно добираются до читателей — как и вести с фронта.
Пример тому — антология поэзии «Понятые и свидетели. Хроника военного времени». Книгу только что выпустили в Тель-Авиве, в издательстве чрезвычайно симпатичного книжного магазина «Бабель». Названия разделов хорошо описывают ее содержание: «В начале они подожгли небо и землю», «В год египетских казней», «Вылететь или остаться», «Горе прочней, чем камни».
Тут собраны стихи 28 поэтов, написанные за первые 50 дней войны. Среди авторов — замечательный киевский поэт Александр Кабанов, чьи новые стихи, затаив дыхание, каждый день ждет фейсбук. Много и других известных имен: Мария Степанова, Иван Давыдов, Юлий Гуголев, Дмитрий Веденяпин, Андрей Бильжо, Алла Боссарт, Роман Лейбов, Линор Горалик, Вадим Жук — и многие другие, которых я меньше знаю.
Вот стихи из Москвы, Аня Красильщик:
а еще вчера сиделичто-то пили,что-то ели,говорили: как-то жили,
значит как-то проживем.
пальцы с красными ногтями,
брошенный велосипед.
для чего, зачем, откудакто за это даст ответ.люди волки люди звери
время сжалось. бога нет.
морок душит. воздух сгущен.
вьются тучи. снова снег
А это моя приятельница из Бостона Катя Капович:
«День был весенний, хороший,выла сирена в округетолько два раза из рощи», —
пишет подруга в фейсбуке.
«Похоронили соседку,сердце её подкачало,в холмик поставили ветку», —
пишет она из подвала.
«Господи, в чём мы виною?Нас убивают. Дай силы.Город сравняли с землею», —пишет она из могилы.
Отдельно следует сказать об умершем этой весной Алексее Цветкове, чьи стихи украшают антологию. Уроженец Украины, он с первого дня писал пронзительные стихи о ее трагедии. Знаток и любитель истории, Цветков искал аналогии происходящему: то у Гомера, то у римлян, то в Средневековье. Но сильнее всего для меня прозвучало его совсем простое и бесконечно трогательное стихотворение «Борщ». Я услышал его в авторском исполнении во время поездки в Тарту, где на литературном фестивале «Prima Vista» литературоведы Роман Лейбов и Олег Лекманов демонстрировали в записи сегодняшнюю антивоенную поэзию. Цветков в это время уже лежал в больнице, в реанимации, но запись была сделана за несколько дней до того, как он туда попал. Это последнее стихотворение одного из лучших русских поэтов:
Борщ
когда настал конец всемупожар окрестных рощвесь горизонт увяз в дымуа мы варили борщ
мы шум снимали поскореймы жгли последний газпокуда залпы батарейнащупывали нас
я встал и подошел к окнугде взрывы чуть моргнигде нам кровавую лунуразвесили они
уже вертелись как юла
покойники в гробуи кто-то вскинув два крыла
уже трубил в трубу
оскал обрушенной стеныпредсмертный визг котови оклик мне из-за спинысадимся борщ готов
мы ляжем вскорости костьми
но борщ не пропущуне пропадать же черт возьми
хорошему борщу
3.
Другая вершина поэзии военного времени — стихотворный дневник Веры Павловой.
Я слежу за ее стихами с самого начала — со знаменитой дебютной полосы в «Независимой газете». С тех пор она выпустила полку книг с чудными стихами — всегда изобретательными, дерзкими, красивыми и элегантными, как античные геммы. Но поэзия последних месяцев, кажется, поднялась на верхний этаж. Это — шедевр Веры Павловой. Я сам видел, как в том же Тарту, в зале, где слушали в записи ее стихи из этого цикла, многие плакали, а ведь это были матерые филологи, которые привыкли расчленять поэзию, а не принимать ее внутрь сырой и беззащитной.
Приведу отрывки из ее собрания, где день за днем, час за часом отражались и перевоплощались события в Украине. Все стихи Веры Павловой, как она говорит, можно написать на ладони и прочесть при свете одной спички. Но концентрация поэтического смысла — как в гранате. Первое стихотворение годится в эпиграфы ко всей этой беспрецедентной спецоперации слов.
Не смешивай водку и сок томатный,на взбалтывай правду и ложь.От пули не спрячешься за цитатой,иронией кровь не уймешь.Что пуле цитата, она же дура.А кровь — не вода, не вода.Молчи, военная самоцензура,иначе сгорю от стыда.
А это — обращено к себе.
Петь перестал? Писать перестал?Новости колюще-режущи?Просто представь, что концертный зал —это бомбоубежище,с передовой не звонит жених,нет писем от сына-беженца.Плачущим пой. Пиши о них.И, может быть, ты утешишься.
Про это Вера написала комментарий: «Друзья-поэты жаловались на немоту. Я, напротив, писала каждый день. Не узнавая свой голос. Так было давным-давно, в роддоме: схватка проходит, я недоумеваю — кто это только что кричал? А в родблоке, кроме меня, никого нет».
Международный язык —младенческий лепет.Спит у груди призывникГолгофы. Колеблетвоздух взрывная волна.Противник не выбит.Путь отрезает войнадля бегства в Египет.
Брехт в начале Второй мировой написал стихотворение под названием «Скверное время для поэзии». Там есть такие строчки:
«В моей песне рифмаПоказалась бы щегольством».
Но Вера с этим не согласна. «Я всегда старалась отполировать форму до совершенства, и тогда мои стихи были, пожалуй, щеголеваты. Но теперь верлибр для меня невозможен. Рассказы беженцев, жертв насилия, жителей украинских городов, под обстрелами хоронящих родных во дворе, врачей, оперирующих в темных подвалах… Вот верлибр этих дней. А главный их жанр — интервью:
Не на митинге, не в неволе,не в убежище, не в боюя беру интервью у боли.Главный жанр сейчас — интервью.Не под бомбами, не в обозе,не на кладбище, не в строюсокрушительные вопросыя самой себе задаю.
Ну а это стихотворение годится в эпитафию несчастному году, который уходит, омытый горем.
Вы — ура-патриоты,я — увы-патриот.Что оставила? Ноты —шкаф зачитанных нот, —пианино, могилы, маму, книги, дела.Сердце? — Нет, прихватила.Душу? — Нет, увезла.
